Батумское Военно-морское училище.

​(эта глава полностью размещена в очерке Ю. Фрумкина-Рыбакова "МИНУВШЕЕ  -  ВЕК  ХХ")

​

Училище я разыскал на Приморском бульваре.  Оно занимало несколько комнат.
Первого, кого я встретил, был Боб Муратовский, кроме него из Петроградского училища был еще Леша Акулов, тоже вывезенный
во время  Кронштадского восстания.
Общее впечатление от училища – случайный  сброд людей. В дальнейшем, это первое впечатление только усилилось.
Само существование училища было связано  с   желанием Грузии,  тогда еще самостоятельной  республики, иметь свой собственный военный флот. Начальником училища был Чавчавадзе - бывший князь и бывший морской офицер.
Вообще в училище бывших грузинских  князей,  в том числе светлейших,  было пруд-пруди. Кроме них было много просто проходимцев, нашедших теплое местечко, чтобы переждать момент.                                                                                
Батум того времени,  был средоточением всякого сброда. Близость турецкой границы, в девяти километрах,   открытый порт,
да и сам  факт, что меньше года назад турки ушли из Батума,  и он стал советским,  привлекали к нему людей, не нашедших места
в новой жизни,  или просто искавших легкую жизнь. Но попадались и интересные типы.
О жизни Батума того времени очень любопытно написал К. Паустовский в своей повести «Бросок на юг».                      
Жизнь училища была серой и из первого полугодия запомнились, пожалуй,  более всего, строевые учения,
которые с высокой требовательностью проводил ротный командир Поляков, чрезвычайно колоритный представитель старых
кадровых офицеров.

 

​Летом 1922 г. нас, группу курсантов, командировали в Севастополь для приёмки старого миноносца "Летчик",
предполагаемого учебного корабля училища. В группе было 8 человек, четыре русских, среди них и Боб Муратовский и четверо грузин.
Естественно, что мы так и разделились на две вахты.
Это только    подчеркнуло уже существовавшее в училище национальное разделение.
В  Севастополе произошел со мной такой случай.  Однажды вечером я был на Приморском бульваре,  там, на открытой сцене,
шла оперетта.  Кончился спектакль, я отвернулся от ярко освещенной сцены и погрузился в полный мрак.
Я ничего не видел, даже стоявших рядом людей. Почему-то в этот вечер я был один и, значит, возвращаться надо было одному,
а миноносец стоял  у бывшей царской пристани,  это в самом конце Южной бухты в совершенно безлюдном месте.
Из Примбуля ( Приморского бульвара) я выбрался  осторожно, касаясь рукой чьей то спины,  а дальше шел по памяти.
Обогнул морское  собрание,  что стояло на Нахимовской площади,   образя угол между Нахимовской и Екатерининской  улицами,
вышел на Екатерининскую, перешел на другую сторону,  ощупью, по стенке,  нашел проход между домами, а дальше шел обрыв
к Южной бухте.  Там  была тропинка,   которая спускалась вниз. Пришлось стать на четвереньки и ощупью искать начало  обрыва
и тропинку. Некоторое время спускался благополучно,  а потом все же сорвался и кубарем скатился вниз. Хорошо, что было не очень высоко. Дальше, также ощупью, придерживаясь железнодорожной ветки, добрался до места стоянки миноносца, а с него на берег
был перекинут трап. Не рискуя свалиться в воду, пришлось закричать:
«Вахтенный! Переведи меня по трапу!» "Что,  нализался?"- услышал я в  ответ.
Это была куриная слепота,  которая продержалась некоторое время, и мне пришлось, после захода солнца, одному не ходить.
А вскоре мы вернулись в Батум. Миноносец нам,  понятно,  не дали. В  конце августа курсанты училища были отпущены в  отпуск,
а четверо:  Владимир Шатский,  Леон Шарбаронов, Женя Леонтьев и я решили наняться на один из пароходов Черноморской линии
в  качестве штурманских учеников и поплавать по Черному морю.
В это время в Батумский  порт пришли два парохода под английским флагом. В них были опознаны русские    пароходы  "Мария" и "Россия",  угнанные в свое время белыми*.
Пароходы были задержаны,  английские команды и флаги сняты,  а сами пароходы должны были перегнать в Одессу,
для чего в Батуми набиралась команды. Мы попали на "Марию", шли в  Одессу внеочередным рейсом, почти без груза
и с небольшим количеством пассажиров. Рейс протекал нормально, без особых происшествий.

________________________________________________________________________________

* Из воспоминаний Шер-Барона, капитана дальнего плавания:
... Лето 1922 года. Батумское лето.
Занятия прекращены, но на плавательскую практику не посылают. Учебных кораблей нет, а тем более каких-либо мест для прохождения ее в индивидуальном порядке.

Вот уже вторая неделя, как в порту необычное оживление. Вызвано оно стоящими на рейде двумя совершенно одинаковыми грузопассажирскими пароходами. Прибыли они из Константинополя и, очевидно, после значительного ремонта. Выглядят красиво и элегантно. На корме того и другого судна развеваются новенькие, еще не успевшие вылинять, английские флаги. На корпусах названия: на одном — «Эдвич», на другом — «Джордж».

Наконец-то до нас, молодых моряков, дошли оживления горячих споров и иронических реплик. Стоящие на рейде суда оказались русскими пароходами «Россия» и «Мария» бывшего Российского общества. Во время бегства белогвардейцев из Крыма в числе многих других судов были угнаны и эти пароходы.
Получив капитальный ремонт в Константинополе, под английским флагом прибыли в Батум, как говорили, в надежде получить груз для Европы. Однако бывалые моряки сразу опознали в них «Россию» и «Марию».

В Батумском народном суде начался процесс о незаконном угоне названных судов и незаконном поднятии на них английских флагов. До слез было обидно, когда «фелюжники» (те, кто занимается перевозкой на фелюге, а также владелец фелюги) уверенно говорили о безнадежном для большевиков судебном процессе. Мы еще слишком мало разбирались в вопросах международного и морского права, чтобы твердо верить или не верить в несостоятельность «фелюжного морского права», но независимо от этого мы страстно хотели, чтобы на судах подняли наши советские флаги, а на палубах раздалась родная русская речь. В таком тревожном состоянии мы находились вплоть до начала августа.
К этому времени безнадежность предоставления нам плавательской практики определилась вполне, и с 1 июля по 1 декабря всем желающим был предоставлен отпуск. Вскоре в училище осталось 7— 8 оптимистов, надеявшихся все же получить индивидуальную практику в должностях практикантов или сверхштатных матросов (были тогда такие должности). В числе оставшихся был и автор этих строк. Так вот мы и переживали всеми фибрами своих, не совсем еще созревших душ и гадали, будут ли «Россия» и «Мария» нашими, или они преспокойно уйдут обратно на запад. Мы никак не могли поверить и допустить, чтобы эти суда ушли от нас. Нас устраивало только положительное решение суда и по другим причинам. Мы знали твердо, что если суда останутся у нас, то для комплектации их потребуются сразу два экипажа, а учитывая возможность наличия на них мест практикантов и сверхштатных матросов, в нас невольно зарождалась надежда оказаться в их числе.
Наступило начало августа, и в один прекрасный день все сомнения, гадания, споры разрешились чудесной картиной на рейде. На судах «Эдвич» и «Джордж» гордо развевались новенькие флаги нашей Родины. Английских флагов не было. Остались только названия, которые теперь уже не имели никакого значения. Советский суд убедительно доказал, что пришедшие в Батум суда «Эдвич» и «Джордж» в действительности являются бывшими русскими пароходами «Россия» и «Мария», незаконно уведенными белогвардейцами за границу. Пароходу «Эдвич» было присвоено название — «Новороссийск»,а пароходу «Джордж» (бывшая "Мария") — «Камо». Государственное Черноморско-Азовское пароходство в один день пополнилось сразу двумя судами...."

Гибель "Марии"

Вечером 30 августа вышли из Евпатории,   обогнули Тарханкут и взяли курс на Одессу, а около 3-х часов ночи "Мария" наскочила на плавучую мину.  Мы спали на спардеке, около трубы, вскочили, не понимая спросонку, что произошло.
Пароход несколько погрузился  носом. Пробоина была очень большой. На пароходе,  понятно ,  не было никаких средств 
для  заделки или наложения пластыря на пробоину,  но все же капитан и несколько человек матросов,  в том числе 
Женя Леонтьев и Шарбаронов прошли на полубак и пытались натянуть на пробоину брезент,   закрывавший первый трюм.
Поступила команда спускать шлюпки. Несколько человек команды, Володька Шатский и я,  подбежали к первой  шлюпке, взялись

за тали,  но не тут-то было. И тали и блоки  оказались  закрашенными, потребовались огромные усилия, чтобы сорвать шлюпку

с кильблоков и развернуть шлюпбалки для спуска шлюпки. Во время   одного из разворотов мне прищемило палец между фортштевнем шлюпки и шлюпбалкой. Эта отметина до сих пор напоминает мне ту ночь.
В это время на спардек,  где размещались шлюпки,  бросились пассажиры, и, не успели мы вывалить шлюпку за борт, начали бросать

в нее чемоданы и баулы и пытаться самим залезть в шлюпку. Никакие уговоры, что шлюпки надо спустить на воду, и что посадка в них будет производиться с трапа, не помогали.
Началась паника,  которую остановили выстрелы из револьвера.  Стрелял первый помощник капитана,  распоряжавшиеся
спуском шлюпок. Интересная деталь, во всех этих работах не участвовал боцман, по обязанности главное действующее лицо.
Он первый удрал с парохода с несколькими матросами, спустив ходовую шлюпку,  стоявшую на корме,  на полуюте. 
Наконец все было закончено,  шлюпки спущены,  все пассажиры и команда размещены на шлюпках. На пароходе оставались
только капитан с несколькими матросами,  все еще пытавшимися что-то сделать, и я с Володькой Шатским.
Мы вспомнили, что на верхнем мостике лежат корзины с фруктами,  которые приобрел капитан в  Сухуми. Груши оказались чудесные. Полакомившись, мы  забрали корзины,  чтобы передать на шлюпки.

В это время "Мария" резко вздрогнула и еще больше погрузилась носом. Мы поспешили сесть в подошедшую к трапу шлюпку и подошли к носу,  чтобы снять оттуда капитана с его группой. Ясно было, что наступают последние минута "Марии".

Мы только успели отойти на безопасное расстояние, как вода прорвала следующую переборку,  нос  совершенно погрузился в воду, "Мария" стала вертикально и так ушла под воду. 
К этому времени уже рассвело,  был, по-видимому, шестой час утра.   Эта длительная агония парохода,  обязанная отсутствию груза, была главным фактором нашего спасения, позволившего спустить совершенно не подготовленные для этого шлюпки, а небольшое количество пассажиров позволяло разместить всех на имевшихся пяти шлюпках.
"Мария" затонула примерно в середине треугольника Черного моря,   образованного мысом Тарканкут,  Одессой и румынским берегом. До румынского берега было около 40 миль (70 км). Радио на пароходе не было, следовательно о гибели "Марии" никто не слышал, не видел и не знал. Весь день все пять шлюпок держались более или менее вместе, а когда стемнело три шлюпки ушли вперед, и мы на двух оставшихся потеряли их из виду. Около 12 ч.  ночи шедший  очередным рейсом  из Одессы пароход "Игнатий Сергеев" обнаружил ушедшие вперед шлюпки,  подобрал их и стал разыскивать наши отставшие,  запуская в воздух ракеты.
Мы увидели эти ракеты буквально на горизонте,  начали усиленно грести, откуда силы взялись, начали что-то жечь, чтобы нас заметили и, вскоре, нас встречали и наши товарищи, и команда, и пассажиры "Игнатия Сергеева".
О гибели "Марии" по радио сообщено в Одессу, и за нами был выслан портовый  пароход "Буг", на котором мы и добрались до Одессы около 5 часов вечера, уже 1 августа. 
Прием был отменный. Всю команду и нас в том числе, отправили в ЧК. После допроса нас, четверых батумцев, отпустили.

Был уже поздний вечер, ни у кого в Одессе  никого не было,  денег тоже.  Решили идти к военному коменданту Одесского порта Стогову, встречавшего нас, ведь мы были, все же, военные курсанты. Стогов нас принял, накормил и поселил у себя на кухне,

а на следующий день устроил нам военный паек, так и жили мы несколько дней,  а потом нас назначили на пароход "Новороссийск"

(это бывшая "Россия",  также как "Мария" и вместе с ней пришедшая в Батум), стоявший в ремонте. Потом мы на нем сделали несколько рейсов Одесса-Батум.  Осенью вернулись в Училище.
Телеграммой меня вызвали в Баку.  Отца я застал уже при смерти ...