Воспоминания О.Ф. Данилевского (рукопись 1985 г.) ©
"Эти мои воспоминания пишутся для дочуры моей Асены и для дальнейших поколений.
Пусть хоть немного будут знать о нашей фамилии."
1985 г.
Училище командного состава флота
(эта глава полностью размещена в очерке Ю. Фрумкина-Рыбакова "МИНУВШЕЕ - ВЕК ХХ")
И вот я вновь в старом Морском корпусе.
К этому времени Училище командного состава флота - единственное военно-морское учебное заведение в стране, готовило командиров всех специальностей и имело в своем составе штурманский, артиллерийский и минный отделы, составлявшие военно-морскую группу,
а так же механический, электро-технический и радио-телеграфный отделы, составлявшие техническую группу.
В Училище на подготовительную группу принимались из флота старшины всех специальностей, а со стороны - с законченным средним образованием. Имелось ввиду, что первые за год обучения на подготовительном курсе освоят основную программу единой трудовой школы 2-й ступени, а вторые за это время освоят основные флотские навыки. Задача, стоящая перед старшинами, прямо сказать, нелегкая, ведь принимали их в Училище с экзаменами по русской диктовке и 4-м правилам арифметики. Понятно, что для меня эти экзамены не представляли задачи, однако в дальнейшем моя подготовка меня же и подвела: позволив первую половину учебного года
не очень серьезно относится к занятиям, что не преминуло сказаться во второй половине.
Большинство преподавателей - бывшие преподаватели Морского корпуса. Они приложили все усилия, чтобы вложить в наши головы весь положенный курс. Кто запомнился из преподавателей? Это прежде всего Лосев, с которым закончили арифметику и прошли полный курс тригонометрии.
С громадной благодарностью я и, думаю, все слушатели Училища тех лет должны вспомнить музыкального руководителя наших понедельничных концертов - т. (товарища) Бронкина (к сожалению, имени его не помню).
Каждый понедельник в Училище устраивались концерты с обширной программой из трех отделений: симфонического, вокального и дивертисмента. В понедельник театры не работали, поэтому для участия в этих концертах привлекались лучшие силы Мариинского, Малого и Александринки. Артисты имели за это морской паек, а постоянный участник - симфонический оркестр Мариинки, руководитель концертов и пианист (Владимир Ульрих) имели морскую форму. И вот этот Бронкин задумал использовать концерты, чтобы познакомить нас с историей музыки и самыми значительными композиторами и их произведениями. Каждый концерт он начинал со вступления, в котором в интересной и доступной форме рассказывал о периоде и композиторах, которым был посвящен концерт, а в следующих отделениях в отличном исполнении подавались самые известные симфонии и арии. Построенные по продуманной, последовательной программе, концерты были определенной школой музыкального образования и культуры.
Не меньший след в нашем развитии оставили общественные диспуты на разные злободневные темы. Диспут - это не доклад. В нем участвуют, по меньшей мере, два противоборствующих представителя, защищающих свое понимание или точку зрения по обсуждаемому вопросу. От участников требуется высокая и разносторонняя эрудиция, чтобы привести убедительные доводы в защиту своих и, в особенности, в опровержение доводов оппонента. Мне посчастливилось слышать в споре о религии таких известных ораторов, как Луначарский и священник Вознесенский, или в дискусии о профсоюзах Зиновьева.
Что более всего запомнилось из жизни училища тех лет?
Понятно, мы, несколько бывших кадет Морского училища, рассказывали нашим однокурсникам легенды Морского корпуса. Одна из них произвела особенный эффект - это про белую даму, которая, якобы, появляется в столовом зале. Рассказ шел вечером, когда все занятия были уже закончены и близилось время вечернего чая.
Вечерний чай не был организованным и пили его в своих помещениях, для чего кто-либо ходил с чайником в буфетную, где к этому времени был готов чай в большом медном баке. Буфетная была рядом со столовым залом и дверь в нее была ровно посередине зала, прямо против Петра.
Вечером громада столового зала (длина его 70 метров), освещенного единственной тусклой лампочкой над дверью буфетную, могла произвести действительно жуткое впечатление и померещиться могло что угодно.
И вот, после рассказов о белой даме, надо идти в столовый зал с чайником за чаем. Поднимается один, явно искусственно потягиваясь, говорит: " А мне что-то сегодня неохота чаю", за ним встает и отходит другой, третий... И все это взрослые дядьки.
Жили, несмотря на на возрастные и социальные различия, дружно. Почему социальные? Да потому, что половина поступивших из флота были вроде меня - или бывшие кадеты, как Лешка Погодин, или гимназисты, например, Жора Шумейко, сын адмирала, или Борис Гон. И хотя все они действительно служили на флоте, это не могло стереть различия в поведении, образе мысли. Ведь это был еще 1920 год!
Приведу один характерный пример нашей дружбы и флотской взаимопомощи.
В Петрограде в это время был мой брат Сережа. Он служил в 1-м пулеметном полку. Полк у них был весьма скудным. И вот как-то он пришел, когда мы собирались на обед.Мои друзья-однокурсники нарядили его в морскую шинель и повели с собой в столовый зал, благо никаких проверок не существовало. Важно было, чтобы за столом сидело положенное число человек. И потом это повторялось несколько раз. Так, совершенно искренне, подкармливали Сергея только потому, что он был моим братом и ему надо было помочь.
Кронштадтское восстание
В начале марта 1921 годы вспыхнуло Кронштадтское восстание. Занятия были прерваны и Училищу было поручено нести караулы на радиостанции, в арсенале, в Гавани Васильевского острова. Старший курс артиллерийского отдела был послан на Красную горку. В один из дней наш штурманский отдел нес караул в Гавани. Вернувшись на следующий день в Училище мы застали унылую картину и, пожалуй, некоторую растерянность. Оказалось, что накануне в Училище было проведено собрание, на котором было сообщено, что Училище направляется на подавление Кронштадтского восстания.
Выступавший на собрании секретарь Василеостровского райкома Эссен в заключении сказал, что он допускает, что отдельные слушатели не разобрались в происходящих событиях, что в Училище большая группа бывших матросов-кронштадтцев, имеющих и сохранивших друзей-годков в Кронштадте, против которых они не могут идти с оружием, что такие слушатели могут не идти с Училищем и предложил им выйти из строя. Никто не вышел.
Тогда Эссен говорит, что известно, что в Училище принята большая группа слушателей, окончивших трудовую школу, не прошедших строевую подготовку и не умеющих владеть оружием, и тоже предложил им выйти из строя. Вышло около 100 человек, большая часть
из которых были бывшие матросы (это они-то не умели владеть оружием!) Среди "молодых был и Бобка Муратовский.
Понятно, несмотря на "мирные" предложения Эссена, все они бли изолированы и тотчас , в тот же день, высланы из Петрограда.
Группа "молодых", поступивших в Училище со стороны и имевших законченное среднее образование, была направлена в Туапсе и через некоторое время раскаялась. Старые же моряки, старшины флота, исчезли бесследно...
Оставшаяся часть Училища выступила, но дошла только до Балтийского вокзала.Простояв там часа два, вернулись обратно в Училище.
Вот эту обстановку мы и застали, вернувшись из караула. Ясно, что царившее настроение не осталось незамеченным. На следующий деньопять собрание - успокоительное, уже бе Эссена, но, по-видимому, доверия училищу не было. Я это вывел из того, что, выглянув
в окно, а окна столового зала выходят на 12-ю линию, я увидел цепь курсантов (как будто кавалеристов, как мне помнится), окружавших Училище. Собрание кончилось мирно, была принята соответствующая резолюция, очевидно, это было передано кому следуети курсанты были убраны. А у нас начался концерт. Он запомнился очень умно и тонко составленной программой. Концерт был внеочередной, экстренный и только высокое мастерство исполнителей позволило выполнить - и выполнить блестяще - хорошо задуманную цель концерта.
Много лет спустя я прочитал в воспоминаниях Л. Никулина о игре Рахманинова. Он писал: "В его игре была почти гипнотическая сила воздействия, непостижимая власть, увлекающая в мир благородных и высоких мыслей и чувств.... с каждым мгновением отлетало от нас суетное, мелкое, недостойное и душой овладевало высокое стремление к подвигу, доблести и правде."
Я прочитал это и мне вспомнился тот далекий концерт. В нем со всей своей величине проявилась сила воздействия музыки. Не слова в речах, а музыка сняла все с души и действительно охватило стремление совершить подвиг.
Когда на следующее утро прозвучала команда собрать и сдать вещи в цейхауз, а самим с оружием построиться на набережной перед Училищем, ни у кого не возникло никаких сомнений. Но дошли мы только до 2-го Балтийского экипажа(на площади Труда), постояли немного во двореи и вернулись в Училище. Больше попыток послать Училище под Кронштадт не было. Да и не было нужды - Кронштадт был взят.
Весной в Училище началась цинга. Прихватила она и меня.
В это время я, с моим приятелем Борисом Иллиминским увлеклись яхтой , которую нам выделили в бывшем императорском
яхт-клубе, что на Крестовском острове. Там мы познакомились с известным яхтсменом Н.Ю. Людевигом.
Яхта "Сибилла" стояла еще на берегу и требовала ремонта. Я жил тогда у Бориса Иллиминского на 10-й роте Измайловского
проспекта, и мы ежедневно ходили в яхт-клуб и обратно. Этим я выходил цингу, но были совершенно запущены занятия в Училище.
Это было первое, что мне припомнили на экзаменах.
Первый экзамен был по алгебре. В класс вошел преподаватель и предложил желающим размочить. Я вызвался, но получил отказ:
"Вас будет экзаменовать комиссия".
Пришла комиссия, вызвала и потрошила меня по всему курсу, еле выплыл на тройку. Думаю - дело скверное, надо принимать меры. Подготовку к следующему экзамену, геометрии, провел так, что мог доказать все теоремы по учебнику Киселева подряд с начала до
конца и обратно.
На экзамене повторилась та же история. Комиссия гоняла меня по всему курсу, включая площадь поверхности и объем шара,
о которых официально было объявлено, что спрашивать не будут. Комиссия была вынуждена поставить пятерку.
Так же прошла тригонометрия, после чего комиссия от меня отстала.
Окончились экзамены, многие разъехались, но многие еще остались. Чтобы подкормиться, ходили в порт на разгрузку пароходов.
Платили, в основном, продуктами - американскими консервами - фасоль с салом, сгущенное молоко и т.п.
После Кронштадтского восстания прошли чистки - общефлотская, еще какая-то. Для меня они прошли благополучно, но в отпуск меня
не отпустили. А поздней осенью меня и еще нескольких человек из штурманского отдела списали на флот без объяснения причин.
Меня послали в Кронштадт на линкор "Марат".
Бездействующая железная коробка, с командой, разбросанной по всему кораблю, пришлась не по душе, и я через несколько дней уволился с тем, чтобы ехать в Батум, где, по дошедшим слухам, организовалось Военно-морское училище.
По дороге останавливался в Москве, куда завозил письмо от однокурсника по Училищу, Игоря Рейснера, его родителям.
Отец Игоря, профессор Рейснер, был известен в то время, но особенно была известна старшая дочь Лариса, жена Фёдора Раскольникова, бывшая комиссаром Волжской флотилии.
Профессор, узнав про мою историю, предложил переговорить с Львом Давыдовичем, я понял, что он говорит о Троцком,
о восстановлении меня в Училище в Петрограде, но я отказался.
Интересно, что было бы со мной впоследствии, если бы я согласился?
В Баку жили мои родители, я, понятно, остановился у них и прожил целый месяц, а в начале января 1922 г. поехал в Батум.с моим приятелем Борисом Иллиминским.